Рецензия Васильевское прочтение «Онегина».

Настоящему театралу имя Анатолия Васильева знакомо по работам последнего времени – «Илиаде», «Моцарту и Сальери», «Плачу Иеремии» и др. Среднестатистическому же российскому зрителю имя режиссера вряд ли известно. Однако, этот зритель, считая себя настоящим ценителем театрального искусства, утверждает, что русский театр самый лучший, ссылаясь на Марка Захарова и Ленком.

Но Европа, в противовес этому банальному мнению, признает другой русский театр – артистический, импульсивный, авангардный -  к которому, без сомнения, следует отнести Васильева, охваченного переосмыслением театра как искусства, одержимого фонетическими и другими экспериментами.  Может, именно эта сумбурность и абсурдность его спектаклей оставит его на подмостках «школы драматической искусства»,  которая так нуждается сегодня в глобальной реконструкции. Время тому лучший судья.

А пока, как результат режиссерской неординарности, его спектакль «Из путешествий Онегина». Над «Онегиным» велась работа с 1994 года. Впервые спектакль был выпущен на Западе в 1995 году в Брауншвайге, где уже тогда имел успех. Московская же премьера по ряду причин тогда не состоялась, группа вскоре распалась, и сейчас спектакль восстанавливается.

Режиссер, смело отступая от истории, свободно перебрасывает действие во времени, играет образами, предлагает ряд красивых сцен, так не сочетающихся друг с другом, ломает интонацию, изменяет стилистику. Все это заставляет вспомнить искушенного театрала эмоциональную васильевскую партитуру «Взрослой дочери» с ее неожиданными, подчас парадоксальными, интригующими зрителя действиями, но, что главное, приносящими ему радость.

Васильев, как правило, создает особый мир нарушенных отношений, мир нелепостей, мир свободный от условностей, мир, подчас, беспечный, а потому желанный. А устоявшийся мир, с его подачи, стремительно рушится. Терпит крах. Четырехстопная онегинская строка режется без сожаления на две, три, четыре реплики. Из сплетения актерских голосов возникает образ. Но каждый образ настолько сам по себе, что не отождествляется с пушкинским персонажем: Онегин и Онегин, Татьяна и Татьяна, Ольга и Ольга.

Пушкинские персонажи становятся неуловимыми, размытыми, отдаленными на два столетия. Видятся только эти, васильевские, может быть, даже нелепые герои. Зачем было толпу чудовищ, приснившихся Татьяне, назвать сходкой декабристов, няню превратить в военную санитарку? Зачем ряженые в красивой сцене святок меняют обличья? Почему таким парадоксальным смыслом наполнено все то, что видит наш путешественник Онегин? Почему нет прямой связи с пушкинским романом?

Теперь, чтобы расставить точки над «и», следует напомнить мнение режиссера, что первейшая задача искусства в том, чтобы приносить ни с чем несравнимое  наслаждение тому, кто этим искусством занимается. Анатолий Васильевич, вероятно, готов наслаждаться работой еще и еще, так как в сегодняшнем варианте идет только второй акт спектакля, а его режиссерское ощущение Пушкина, похоже, не имеет границ.

ЕЩЕ